Магазин готовых дипломов, курсовых и рефератов
Библиотека студента

История русской литературы. Ч. 1

Такая же мысль, в сущности, лежит в основе другой знаменитой баллады Жуковского «Светлана» - в ней варьируется та же тема о встрече невесты с мертвым женихом, но ее героиня не ропщет на судьбу, а верит в провиденье. Страшное происшествие оказывается сном, у баллады - счастливая развязка. В балладе ярко выражен национальный, русский колорит. Может быть, поэтому, мотив сна и гадания из баллады Жуковского органически войдут в художественный мир «Евгения Онегина» (образ Татьяны). Другие баллады Жуковского - «Эолова арфа», «Рыцарь Тогенбург», «Лалла-Рук» - рисуют идеальный мир чудесной мечты, созданный художественной фантазией творца-поэта.

Огромный вклад в русскую литературу внес Жуковский-переводчик, познакомив современного читателя с произведениями Гете и Шиллера, Байрона и В. Скотта, а позднее Гомера (перевод «Одиссеи»), индийского эпоса («Наль и Дамаянти», «Рустем и Забар») и др.

Жуковский не только дал «содержание» русской поэзии, он значительно реформировал стихотворный язык, создав новые метрические размеры, новые музыкальные интонации. Самое же главное - поэтическое слово в творчестве Жуковского оказалось способным передать всю сложность чисто субъективного восприятия мира. Слово в поэзии Жуковского, не теряя своего предметного значения, обретает многозначность, излучает множество ассоциативных связей. Некоторые словосочетания Жуковского казались современникам совершенно недопустимыми с точки зрения поэтического рационализма, требующего логической точности словоупотребления (например: «душа полна прохладной тишиной»). Между тем новый, эмоциональный язык лирики Жуковского стал впоследствии достоянием всей русской поэзии от Пушкина до Блока. Влияние Жуковского на русскую поэзию - отдельная самостоятельная тема. Пушкин, как известно, признавал себя его учеником, но ни один из крупнейших русских поэтов не прошел мимо поэтических открытий Жуковского. Не только Фет, Тютчев, Блок, но и Лермонтов, Некрасов были ему многим обязаны.

Вот почему, когда в первой четверти XIX в. поэзия Жуковского подверглась резким нападкам со стороны не только эпигонов классицизма, но и со стороны поэтов-декабристов, Пушкин в письме к Рылееву иронически заметил: «Зачем кусать нам грудь кормилицы нашей? Потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имеет решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводной слог его остается навсегда образцовым».

К.Н. Батюшков (1787 - 1855) - поэт глубоко трагической судьбы, обладал не меньшим, чем Жуковский, а может быть, и большим художественным даром, но ему не дано было его полностью реализовать: в 34 года поэта настигала душевная болезнь.

«Что Жуковский сделал для содержания русской поэзии, то Батюшков сделал для ее формы; первый вдохнул в нее душу живу, второй дал ей красоту идеальной формы». Это противопоставление, сделанное Белинским, несколько односторонне: многие стихотворения Жуковского совершенны по своей форме, многие стихотворения Батюшкова не чужды глубокой и выстраданной мысли.

Мандельштам как-то назвал все творчество Батюшкова «записной книжкой» Пушкина; эта оценка уже сама по себе говорит о многом. Мандельштаму принадлежит стихотворение «Батюшков»; где он дает самую восторженную оценку поэзии своему предтече. По его словам, Батюшков принес в русскую поэзию «шум стихотворства и колокол братства, / И гармонический проливень слез».

Лирика Жуковского генетически связана с традициями сентиментализма, лирика Батюшкова с традицией классицизма. Отсюда ясность, пластичность и зримая конкретность многих поэтических образов Батюшкова, отсюда культивирование жанров «легкой поэзии» в его творчестве.

Под «легкой поэзией» Батюшков понимал не только анакреонтическую лирику со свойственными ей эпикурейскими мотивами, но и вообще любые малые лирические формы, воспевающие радость «скоротечной жизни». Жанр элегии тоже представлен в поэзии Батюшкова, но в целом жанровые границы в его лирике часто оказываются размытыми. Батюшков требует от поэзии легкости, изящества, грациозности, стройности слога, гибкости и плавности стиха. Эпикуреизм его «легкой поэзии» особого рода. Воспевая мирные наслаждения любви и беспечной дружбы, Батюшков сознательно противопоставляет лелеемый им идеал личной независимости идеям государственного служения и общественной жизни, в какой-то степени следуя за Карамзиным и даже за Державиным «Анакреонтических песен». Его эпикуреизм носит мечтательный характер - мечта облагораживает земные наслаждения, придает им изящество и обаяние. Может быть, именно поэтому эпикуреизм (раз он всего лишь мечта) батюшковских элегий и посланий очень хрупок.

Мысль о скоротечности жизни и ее земных наслаждений никогда не покидает поэта: «Минутны странники, мы ходим по гробам». В 1812 году Батюшков, будучи адъютантом генерала Н.И. Раевского, увидел «море зла» - и отказался воспевать «любовь и радость, беспечность, счастье и покой» (послание «К Дашкову», 1813 г.). В его поэзии нарастают пессимистические и трагические ноты. Он снова обращается к жанру элегии, и под его пером этот традиционный для романтической поэзии жанр приобретает новые черты. Элегия Батюшкова («На развалинах замка в Швеции», «Умирающий Тасс» (Торкватто Тасс - поэт позднего итальянского Возрождения) - не просто анализ психологического состояния лирического героя; в них появляется сюжет, интимные мотивы сочетаются с исторической медитацией (размышлением). В них с особой силой звучит мотив бренности всего земного. Многие стихотворения позднего Батюшкова содержат античные мотивы. Это настоящие шедевры русской онтологической лирики (т.е. поэзии с античными образами, мотивами, сюжетами). Восьмистишие «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы» - едва ли не самое совершенное из них. Оно посвящено римскому городу с его знаменитыми баснями. «При появлении Аврориных лучей» этот город словно поднимается навстречу поэту - и тут же опускается в глубину «синих вод». Стихотворение «создает трагический образ разрушения красоты и невозможности ее воскрешения» (Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 136). «Но не отдаст тебе багряная денница / Сияния протекших лет / Не возвратит убежища прохлады / Где нежились рои красот / И никогда твои порфирны колоннады / Со дна не встанут синих вод». Однако эта мысль об утрате красоты странно противоречит с возникающим у читателя чувством вечности и неистребимости прекрасного. И это чувство возникает прежде всего благодаря изумительной красоте самого стихотворения, в котором предельно совершенный, пластический образ города соединяется с волшебной инструментовской стихотворения.

«Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков!» - воскликнул как-то Пушкин по поводу другого стихотворения. «Я берег покидал туманный Альбиона» - так начинается одна из поздних элегий Батюшкова «Тень друга» (и стихотворение М. Цветаевой, посвященное Байрону). В этом стихотворении

Батюшков стремится найти опору в вере, в надежде на встречу с умершим другом в ином мире. Здесь он сближается с Жуковским. Однако в последнем стихотворении Батюшкова «Ты знаешь, что изрек / Прощаясь с жизнию, седой Мехильседек» - такой надежды нет: «И смерть ему едва ли скажет / Зачем он шел долиной чудной слез / Страдал, рыдал, терпел, исчез».

Историко-литературное значение Батюшкова не менее важно, чем значение Жуковского. Творчество обоих поэтов обладает самостоятельной, непреходящей эстетической ценностью.

 

2008-09-20 15:29:18 Учебникивернуться к списку

← предыдущая страница    следующая страница →
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47      
Яндекс.Метрика