Магазин готовых дипломов, курсовых и рефератов
Библиотека студента

История русской литературы. Ч. 1

Демократическая сатира XVII в. - неотъемлемая часть смеховой культуры русского средневековья, когда в противовес официальной благочестивой культуре создавался карнавальный мир, где все было вывернуто наизнанку. Авторы подобных произведений охотно прибегали к пародии - ведь именно пародия давала возможность вывернуть окружающий человека средневековый мир и показать его изнаночную сторону. Сатирическая повесть «Служба кабаку» пародировала церковную службу, и в этом не было кощунства - герои смеялись не над религией, а над самими собой, горькими и беспробудными пьяницами. Поэтому они и вызывали к себе не столько осуждение, сколько понимание и сочувствие. Хотя этот смех мог быть очень горьким: государева система церковных кабаков в XVII в. была страшным злом и многих «Молодцов» доводила до «босоты и наготы непомерной».

Великолепным образцом смеховой литературы последней трети XVII в. является «Калязинская челобитная» (типичная пародия). С соблюдением всех формальных особенностей челобитной неизвестный автор от лица низшей монастырской братии («крылошан») составляет смеховую жалобу архиепископу Тверскому и Кашинскому Симеону на архимандрита Калязинского монастыря. Архимандрит, жалуются монахи, заставляет их соблюдать строгий монастырский устав, а сам их держит в черном теле: «Мы, богомольцы твои, круг ведра без проток, в одних свитках, в кельях сидим». Братья-крилошане мечтают о монастыре «наоборот», где бы им было можно вести пьяный и разгульный образ жизни. Они откровенно предупреждают архиепископа, что, если смены архимандриту не будет, то они ударят «об угол да ложкой, а в руки возьмем по сошке, да ступим по дорожке в иной монастырь, а где пиво и вино найдем, тут и поживем. А с похмелья да с тоски, да с третьей бредни, да с великие кручины назад в Калязин пойдем и житницах и амбарах все пересмотрим».

Стиль челобитной афористичен, полон скоморошьего балагурства, насыщен рифмованными приговорками и прибаутками. Автор одинаково весело смеется и над незадачливыми жалобщиками-монахами, и над ханжеским бытом русских монастырей, и над жестоким архимандритом с «шелепом» (т.е. кнутом).

«Повесть о бражнике» (конец XVII в.) тоже представляет собой пародию, но более тонкую - пародию на старинный жанр хождений в ад. Правда, бражник здесь вовсе не является объектом осмеяния - может быть, именно поэтому церковь занесла эту повесть (точнее - новеллу) в список запрещенных книг. Возможно, что своим происхождением эта повесть обязана западноевропейским потешным рассказам о том, как мужик (во французском варианте) или мельник (в немецком) словопрением добился посмертной райской жизни. (В XVII в. сборники переводных новелл развлекательного характера были очень популярны; они проникали в Россию через Польшу). Древнерусский книжник создает свою версию. Повесть строится как цепь анекдотов, скроенных на один образец. Бражник, который за каждый ковш прославлял Бога, после смерти стучится в райские врата. Апостолы и праведники в полном соответствии с главным тезисом церковных поучений против пьянства в один голос отвечают ему: «Бражником зде не входимо»; им «уготована мука вечная и тартарары». Обнаружив отличное значение церковных текстов, бражник обвиняет поочередно всех апостолов и святых в разных смертных грехах. Когда же и Иоанн Богослов пытается воспрепятствовать герою повести, то бражник уличает его в непоследовательности: «Бог всех любит, а вые меня ненавидите! Иоанне Богослове! Либо руки своея отпишись, либо слова отопрись!». На эти слова Иоанн Богослов говорит бражнику: «Ты еси наш человек, бражник! Вниде к нам в рай!». В финале старших списков повести читателю преподносилась сентенция против пьянства, вступавшая в явное противоречие с текстом. Поэтому она была отброшена, и заменена новеллистической развязкой, которой нет аналогов в западноевропейских рассказах. Бражник, войдя в рай, раздражает святых отцов тем, что занимает лучшее место. «Святии отцы почали глаголити: Почто ты, бражник, вниде в рай и еще сел в лучшем месте? Мы сему месту не мало приступити смели. Отвеща им бражник: «Святии отцы! Не умеете вы говорить с бражником, не токмо что с трезвым!». «И рекоша вси святии отцы Буде благословен ты, бражник, тем местом во веки веков! Аминь!». Бражник и святые таким образом, поменялись местами - в самом прямом смысле этого слова.

Обе повести - и «Калязинская челобитная», и «Бражник» - великолепно подтверждают слова Пушкина, сказанные им по поводу басен И.А. Крылова: «Отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться».

В середине XVII в. в русской литературе возникает феномен, которому будет суждена долгая жизнь и которой на периферии русской культуры сохранится даже до наших дней. Это явление - старообрядческая литература, возникшая в XVII в. после церковной реформы Никона. Реформа сводилась в сущности к унификации культовой и богослужебной литературы по греческим образцам. Раскольники восприняли никоновскую реформу как покушение на самые главные духовные ценности - на православную веру в ее отечественном варианте, на самый уклад жизни православной Руси. Идеологом старообрядчества выступил протопоп Аввакум - талантливый публицист и писатель 2-ой половины XVIII в.

Перу Аввакума принадлежит более 80 сочинений, большинство которых он написал в ссылке, в земляной тюрьме Пустозерска, где мученик и вождь старообрядчества провел последние 15 лет своей жизни. Это многочисленные челобитные, послания, письма, беседы, толкования на тексты Священного писания. Но в историю русской литературы вошел как автор своего «Жития» (1672-1673 гг.). Это произведение завершает агиографическую традицию в древнерусской литературе и по сути дела взрывает ее. Внешне Аввакум следует житийным канонам. Так, в экспозиции он рассказывает о детстве героя, о его родителях, о знамениях и чудесах. Однако агиографическим героем он делает самого себя, а это уж с традиционной точки зрения есть непростительный грех гордыни. Житие становится автобиографией, и характеру его героя - страстного, непримиримого борца не только с никонианством, но и с любой несправедливостью - соответствует страстный, напряженно-эмоциональный, субъективный тон повествования. Являясь консерватором в сфере религиозной идеологии, Аввакум проявил максимальное новаторство в области литературной. Новаторство Аввакума сказалось в изображении страданий, в сатирическом обличении духовенства и светских властей, в описании Сибири. Больше всего поражает современного читателя ярко выраженный, сугубо авторский стиль произведения. Аввакум решительно отказался от приемов книжной речи, предпочитая ему «вякание» - т.е. живую разговорную речь. Он прямо обращается к царю Алексею: «Ты, ведь, Михалыч, русак», - и просит «не презреть» его простречие, «понеже люблю свой русский природный язык». «Аввакум - утверждал И.С. Тургенев, - писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучить его. Я часто перечитываю его книгу. Вот она, живая речь московская...».

Таким языком Аввакум создавал сцены, не виданные доныне в русской литературе. «В иную пору протопопица бедная брела, брела, да и повалилас, встать не может. Опосле на меня бедная пеняет, говоря: Долго ли муки сея, протопоп, будут?» И я говорю: «Марковная, до самой смерти». Она же, вздыхая, отвещала: «Добро, Петрович, ино еще побредем.».

Как будто в этой сцене с ее признательным реализмом отразилось все многострадальное терпение русского народа: «ино еще побредем».

 

2008-09-20 15:29:18 Учебникивернуться к списку

← предыдущая страница    следующая страница →
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47      
Яндекс.Метрика