История русской литературы. Ч. 2

Стихи времени войны и революции составляют у Мандельштама книгу «Tristia» («книгу скорбей»; 1922 г.). Название отсылает к «Скорбным элегиям» римского поэта-изгнанника Овидия, и это не случайно: как и в стихах опального поэта, в книге Мандельштама собраны произведения элегические по тону, воплощающие мотивы расставания, прощания с дорогим для сердца человека миром. Книга «Tristia» принизана ощущением надвигающейся катастрофы. В поэме Мандельштама возникает образ граничащего с царством смерти «прозрачного Петрополя» («На страшной высоте блуждающий огонь») - потерянного культурного пространства. Поэт пытается противопоставить эсхатологическим образам и предчувствиям мир прекрасной античности, который живет в его лирической памяти («Золотистого меда струя из бутылки текла»). Картины современной обыденной жизни Крыма (сад, виноградники, безлюдье и тишина в комнате) волшебно преображаются. Античность включается сперва лексической окраской имен - Крым назван Тавридой, во второй строфе помянут Бахус. В пятой строфе сравнение тишины с прялкой вызывает образ Пенелопы («Не Елена - другая - как долго она вышивала»). Развертываются ассоциативные античные темы: «Золотое руно, где же ты, золотое руно. / Всю дорогу шумели морские тяжелые волны, / И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, / Одиссей возвратился, пространством и «времени полный». В стихах, собранных в «Tristia» предпринята попытка соединить глубинные слои времени и тем самым утвердить власть человека над временем.

Примыкает к «Тристиям» не ставший отдельной книгой временной цикл «1921-1925» (вместе с разделами «Камень» и «Tristia» вошел в последний прижизненный сборник Мандельштама «Стихотворения» (1928). В новых стихах появляется столь значимый для Мандельштама 1930-х годов образ «века»: «Мне на плечи бросается век-волкодав / Но не волк я по крови своей».

К началу 1930-х годов относится замечательный цикл «Армения»: 12 стихотворений - признание в любви к земле, к ее народу; в цикле поэт передает ощущение первородных основ человеческого бытия. В 1934 г. Мандельштам пишет стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны». Портрет «кремлевского горца» создан средствами карикатуры; Мандельштам отказывается здесь от своей утонченной поэтической палитры, он говорит с читателями открытым текстом, выбирает слова жесткие, колючие. В мае 1934 г. Мандельштам арестован и сослан в Воронеж. Здесь, в последние три года своей жизни поэт создает цикл стихотворений, составивший три «Воронежские тетради» - «вещи неизреченной красоты и мощи», - скажет о них А. Ахматова. – «Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появились в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен». В воронежский период Мандельштам пришел к внутреннему освобождению, душевному равновесию, исполненному достоинства и силы. Конкретное выражение благодаря образу города-края приобретает в поэзии Мандельштама тема таинства бытия в его космическом величье и вечности. / «И в голосе моем после удушья / Звучит земля - последнее оружье - / Сухая влажность черноземных га». («Стансы»). В «Воронежских тетрадях», в их лирическом целом отчетливо различимы и та цена, которой давалась духовное освобождение: «Воронеж - блажь, Воронеж - ворон, нож!». Спор с несвободой и преодоление несвободы проходит через всю воронежскую поэзию Мандельштама.

Венчает «Воронежские тетради» космическая оратория «Стихи о неизвестном солдате». Антивоенный пафос этих стихов соединяется с трагическим осмыслением истории человечества, наполненной безумством бесконечных сражений и убийств. Поэт не мог знать об атомных бомбардировках, но в сложных и фантастических образах он намекнул на возможность космических сдвигов и катаклизмов. В «Стихах о неизвестном солдате» человечеству угрожает гибелью сама вселенная: «шевелящимися виноградинами / Угрожают нам эти миры». Пророчески звучат строки: «Весть летит светопыльной обновою: /- Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, / Я не Битва народов, я новое. / От меня будет свету светло». Завершается стихотворение на предельно высокой, эмоциональной ноте: перекличкой поколений, уже при рождении обреченных на бессмысленную гибель. И в этом жутком хоре звучит - что особенно потрясает - голос не условного лирического героя, а самого поэта с его, так сказать, анкетными данными: «И в кулак зажимая истертый / Год рожденья - с гурьбой и гуртом / Я шепчу обескровленным ртом: / - Я рожден в ночь с второго на третье / Января в девяносто одном / Ненадежном году - и столетья / Окружают меня огнем».

Б.Л. Пастернак (1890-1960) - один из величайших лириков XX в., создавший самобытный поэтический мир. Начало его творчества (книги стихов «Близнец в тучах», 1913; «Поверх барьеров», 1916, «Сестра моя - жизнь», 1917, «Тема с вариациями», 1923) связаны с эстетикой модернистской литературы XX в. Первые две книги стихов Пастернак считал неудачными опытами, предпочитая начинать свою творческую биографию с книги «Сестра моя - жизнь». Однако уже в ранних поэтических сборниках складывался неповторимый поэтический стиль Пастернака, особенности его художественного видения мира. В основе его миросозерцания лежало ощущение первородности природы. Стихи Пастернака порождены неистребимой верой в жизнь, радостным удивлением перед ее красотой. Высшей формой проявления жизни, носительницей ее смысла и являлась природа, космос, вселенная. Человек сопричастен тайнам природы и сам является ее частицей: «И, как в неслыханную веру, / Я в эту ночь перехожу, ./ Где тополь обветшало серый / Завесил лунную межу. / Где пруд, как явленная тайна, / Где шепчет яблони прибой, / Где сад висит постройкой свайной / и держит небо над собой».

Уже первая книга Пастернака давала основания понять, что оригинальность поэта состоит в синтезе и глубокой переработке эстетических принципов символизма и авангарда. Ранние стихотворения Пастернака сложны по форме, густо насыщенны метафорами, им свойственна некоторая субъективность образов и ассоциаций. В цикле «Метель» сам задыхающийся синтаксис строки, бесконечные повторы воссоздают атмосферу тревоги, душевной смуты. Стихи эти обладают совершенно колдовской, завораживающей силой: кажется, что поэт подслушал само завывание метели - и через сумятицу образов передал внутренний мир человека: «Послушай, в посаде, куда ни одна / Нога не ступала, одни душегубы, / Твой вестник – осиновый лист, он безгубый, / Безгласен, как призрак, белей полотна!» Поэзия, по Пастернаку, - это тоже порождение природы, и искусство сродни стихиям и временам года. Пастернак упивается своей властью над словом, его ранние стихи поражают не только сверкающими метафорами, но и удивительной звукописью. В стихотворении «Весна» создается такое впечатление, что поэт каждый звук словно пробует над язык - перед нами птичий оркестр весеннего пробуждающего леса, который «стянут по горло петлею пернатых / Гортаней, как буйвол арканом, / И стонет в сетях, как стенает в сонатах / Стальной гладиатор органа». И тут же неожиданный, но такой естественный для Пастернака переход: поэзия сравнивается с губкой, которая впитывает в себя клейкую зелень, «облака и овраги» - поэту остается только выжать все это богатство «во здравие жадной бумаги». Излюбленный пастернаковский прием - изображение мира как отражения человеческих переживаний: В стихотворении «Степь» единство человека и природы, утверждение любви как природной силы жизни рождает «физическое ощущение бесконечности» (Пастернак), к которому сопричастен лирический герой: «Тенистая полночь стоит у пути / На шлях навалилась звездами, / И через дорогу за тын перейти / Нельзя, не топча мирозданья».

 

2008-09-20 14:21:11 Учебники — вернуться к списку

← предыдущая страница    следующая страница →

1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11	12	13	14	15	16	17	18	19	20	21	22	23	24	25
26	27	28	29	30	31	32	33	34	35	36	37	38	39	40	41	42	43	44	45	46	47	48	49	50
51	52	53